О политической ответственности
Ещё в марте у Михаила Светова был стрим с социологом Виктором Вахштайном, где они подняли животрепещущую тему: что такое коллективная вина и коллективная ответственность. Отец русского либертарианства неустанно переводил разговор в плоскость политического, наседал на Вахштайна с неудобными вопросами. Мол, виновен рядовой РФянин или ответственен, последствия для него будут одни и те же: подгонят под одну гребёнку, не дадут визу, а потом ещё заставят платить репарации. Гигант мысли был в неудобной позиции человека, от которого требуют ответы на все вопросы здесь и сейчас, пытался отбиться от Светова определениями, историческими примерами и цитированием мёртвых философов. Было интересно, послушайте. Ну или вот краткий пересказ их разговора.
Говорит Вахштайн. Что бы ни произошло, виновен может быть только индивид, но никак не абстрактный коллектив. Группу людей можно судить, только если они состоят в организации, члены которой совершали преступления. Это может быть правительство, корпорация или преступная группировка. Чтобы признать кого-то виновным, нужна легитимная инстанция типа суда — государственного или международного. Самозабвенно обвинять других или самого себя в интернете не катит. С ответственностью другая история. Разделяя общую судьбу с коллективом, признавая связь с ним, обозначая эту связь как важную для себя, человек становится ответственным за то, что члены этого коллектива совершали, совершают и будут совершать. Ответственность, в отличие от вины, люди берут на себя сами. Поражение в правах она не подразумевает.
Возражает Светов. По такой логике диссидентом быть ошибка, ведь он в итоге оказывается таким же ответственным, как и человек пассивный. Получается, всё сводится к борьбе стенка на стенку, где стимулы выстроены таким образом, что каждому выгоднее поддерживать свою общность. В противном случае победитель сделает одинаково ответственными «хороших русских» и СВОлочей. Да и на бытовом уровне разграничение вины и ответственности рядовому человеку не очень понятно. Мне вот тоже, поэтому заглянем в первоисточники, на которые Вахштайн ссылается. Там не всё так однозначно!
Вопрос о виновности и коллективной ответственности
Итак, разграничением понятий вины и ответственности мы обязаны Карлу Ясперсу и Ханне Арендт. Оба философа были согласны в том, что вина — штука индивидуальная. Как писал Ясперс в своей работе «Вопрос о виновности», за каждое преступление всегда можно наказать только отдельного человека, действовал ли он в одиночку или у него был ряд сообщников, каждого из которых можно призвать к ответу в зависимости от участия. Из этого следует, что коллективная вина, то есть вина народа/класса/расы — это оксюморон. В эссе Ханны Арендт «Личная ответственность при диктатуре» читаем: последовательное применение принципа коллективной вины приводит к тому, что мы вообще не может назвать ни одного виновного. Таким образом мы обеляем реальных преступников, «эгалитарно» распределяя их вину по всем их соотечественникам или другим «одногруппникам». Суд так не работает.
С ответственностью всё менее понятно. Как Ясперс, так и Арендт были убеждены в том, что коллективная ответственность существует и распространяется на всех, кто принадлежит к той или иной политической общности. По Арендт, политическую ответственность каждое правительство несёт за все решения своих предшественников, а каждый народ — за свершения и прегрешения прошлого. Оба философа объясняли это тем, что своим действием или бездействием каждый член политической общности влияет на её жизнедеятельность, поддерживает моральный порядок и создаёт общую атмосферу, в которой при неудачно сложившихся параметрах коллективного взаимодействия и созревают преступные режимы.
Звучит здраво: разве могут граждане страны не нести никакой ответственности за то, что в ней происходит? Можно согласиться с Арендт, что политическая ответственность всегда предполагает наличие хотя бы минимальной политической власти (хотя это и ослабляет её аргумент в пользу коллективной ответственности немцев за нацизм). Но власть — понятие относительное. Даже в тоталитарном государстве у маленького загнанного человечка есть хоть какая-то власть, пускай и мизерная. Что уж говорить про демократии, где граждане участвуют в политическом процессе в полной мере: имеют право выбирать, создавать общественные организации, протестовать и в теории даже баллотироваться в президенты! Кроме того, между тоталитаризмом и образцовой демократией есть много промежуточных стадий. Так что совсем остаться в стороне не получится!
Но тут два вопроса: если наше правительство натворило зверств, 1) какова степень ответственности разных групп и индивидов: лидеров мнений, что поддерживали режим, бомжей, что никогда не ходили на выборы, членов моей семьи, что платили налоги? 2) кто это определяет? Ответ Ясперса уместился в одном предложении: политическая ответственность имеет разные ступени в зависимости от степени участия в принципиально отвергаемом ныне режиме и определяется решениями победителей. К сожалению, дальше Ясперс про степени участия больше ничего не писал, рассуждал о немецкой ответственности в принципе.
Меня не удовлетворил оторванный от реальности комментарий Вахштайна. Мол, преступление в вину вменяется некой инстанцией, которая наказывает каждого по отдельности, но вот ответственность (в том числе коллективную) общность берёт на себя сама. У Ясперса же мы читаем то, что подмечает Светов (и любой человек с глазами и мозгами): политическую ответственность, которая выражалась, скажем, в выплате репараций несколькими поколениями, немцы не принимали добровольно. Их к этому принудила инстанция, имеющая над ними власть. Но, в отличие от личной вины, которую тщательно измерял суд, следуя принципу «всякому своё, каждому по его заслугам», коллективную ответственность распределили «равноправно», сделав всех членов политического сообщества (выходит, даже немецких евреев!) равноответственными за преступления нацистского режима. Кажется, у нас проблема.
Царство количества
Зайду издалека: как в вышеупомянутой работе Ясперса, так и в эссе Арендт «Коллективная ответственность», упоминается фигура одного великого полководца. Вот что Ясперс писал о коллективной ответственности французского народа: Наполеон был возможен только потому, что французы желали его. Его величие — точность, с какой он понял, чего ждали народные массы, что желали слышать, каких желали иллюзий, каких материальных реальностей. Арендт же привела противоположный пример, где Наполеон в своей речи сам взял на себя ответственность за деяния предыдущих коллективных общностей Франции — со времён Карла Великого до террора Робеспьера. Я думаю, что оба философа упомянули Наполеона неспроста. Это симптоматично.
Люди грешат тем, что экстраполируют свои представления о должном на далёкое прошлое, окружая их ореолом вечных и незыблемых ценностей. Рассуждения о коллективной ответственности в духе Арендт и Ясперса — из той же серии. Их можно выразить фразой последнего: каждый человек отвечает вместе с другими за то, как им правят. Но преобладало ли такое мнение всегда или это довольно-таки современное изобретение? К счастью, в той же работе Ясперса мы находим ответ на наш вопрос: после того как европейские народы судили и обезглавили своих монархов, перед народами стоит задача: держать под контролем своё руководство. Подбираемся к Наполеону!
В своей короткой фразе Ясперс охарактеризовал современный политический нарратив. После Французской революции политический ландшафт Европы начинает меняться: появляется общность народ/нация, которая выбирает и контролирует своё руководство, а потом даёт ему оценку. У такого политического устройства есть две особенности: 1) выбор правителей осуществляется по логике «один человек, один голос», число граждан с правом голоса постепенно растёт, и в 20 веке таковым становится каждый, кто достиг определённого возраста; 2) формальная дистанция между властями и гражданами размывается. Каждый холоп в теории может стать президентом, а президент — вернуться в холопы. Что из этого следует? Царство количества! При выборе руководства страны учитывается количество, а не качество, то есть квалификации избирателей, которые всё к тому же 20 веку становятся всё менее важны. А формальное равенство всех со всеми создаёт впечатление, что не одни группы управляют другими, а народ самоуправляется! Вот что писал об этом надувательстве философ-реакционер Юлиус Эвола в своём эссе «Бонапартизм. Макиавеллизм. Элитаризм»:
Роковым образом, к позору формальных институтов и демократических доктрин, реальная власть при той же демократии рано или поздно переходит в руки меньшинства, малочисленной группы, члены которой до определённой степени обособляются от масс после того, как им удаётся за счёт этих самых масс добраться до власти. Единственной отличительной чертой подобной системы является идея, согласно которой олигархия в этом случае якобы представляет собой «народ» и выражает его «волю»; к этому сводится на деле известная формула «народного самоуправления».
Управляющие заручаются поддержкой масс, исполняя «волю народа» (volonté générale), что даёт им власть и оправдание действий, немыслимые для так называемых абсолютных монархов. Это становится возможным благодаря волшебной формуле, которую изобрёл вдохновитель Французской революции Жан-Жак Руссо, воля наиболее общая всегда также и самая справедливая, […] голос народа есть и в самом деле глас Божий. После пробуждения этих «тёмных энергий» назад дороги нет. Правитель, будь-то диктатор бонапартистского типа, ведущий народ к военным победам, или «слуга народа», пообещавший своим избирателям за свой срок достичь социальной справедливости и экономического роста, вынуждено становятся учениками Макиавелли — манипуляторами общественным мнением. По этому поводу ещё одна точная цитата Эволы:
В современных политических формах бонапартизма — прежде всего тех, которые связаны с диктаторским тоталитаризмом — легко прослеживается смешение макиавеллиевской идеи «государя» и демагогического «сына народа», а за извращённой мистикой, наделяющей подобного правителя так называемой «харизмой», стоит почти демоническое совершенство техники, безо всяких угрызений совести использующей самые низменные средства ради достижения власти и установления контроля над бессознательными силами масс.
Получается, любому политическому лидеру современного образца приходится быть демократом, то есть исполнителем (ну или перед этим манипулятором/инженером) народной воли. Ведь современный правитель, как писал Эвола, осознаёт себя таковым лишь за счёт обращения к коллективу, к массе, то есть благодаря своей сущностной связи с низами. Это проливает свет на то, почему кровавые режимы любят называть себя народными или (истинно) демократическими, а их лидеры — подчёркивать своё незнатное происхождение, филистерские вкусы и солидарность с маленьким человеком.
Однако эта формула работает до тех пор, пока правящие классы на высоте. Когда приходит время платить по счетам, ответственным за рискованные или даже преступные действия своих могущественных правителей, становится всё тот же абстрактный и усреднённый народ, частью которого «бонапарты» и являются, чью волю они исполняют! И если при диктатуре люди могут по крайней мере частично оправдать себя тем, что они были заложниками режима, то у граждан демократического строя нет даже такой возможности. По этой логике сантехники, учителя, бизнесмены и полицейские должны одинаково хорошо разбираться во всех государственных делах и, в случае если правительство сделает что-то не то, народ будет за это отдуваться — но теперь не только финансово, но и репутационно. А теперь главный вопрос: кому это выгодно?
Анатомия государства
Арестович на эфирах у Фейгина всё время повторяет: мы чётко разделяем путинский режим и РФский народ. Но не все такие дисциплинированные и бесстрастные разделители! Сама модификация современного государства с его конституцией, выборами, опросами граждан, «народной поддержкой» статус-кво и формальным смешением управляющих с управляемыми усложняет эту задачу. Эти платили налоги, эти недостаточно протестовали, эти поверили в демократическую глупость «Крым наш». Все факторы складываются в некий монолитный сплав народа и государства, который в случае полномасштабной войны противостоит другому сплаву, но поменьше.
Я не из тех людей, кто считает нацию исключительно социальным конструктом. Группы людей, которые долгое время жили на определённой территории, состоят в биологическом родстве, пускай и в дальнем. Но я также и не отрицаю влияния религиозных и секулярных элит, которые в разные времена не давали человеку замыкаться на его родне и деревне, расширяли его «круг инклюзивности». То, что мы называем сегодня политической нацией возникает в Европе с ослаблением абсолютизма. Вместе с тем происходит удивительная перемена: территория, ранее принадлежавшая государю (государство же!), формально переходит в собственность народа, которому управлять этой территорией помогают его представители. Насколько ответственно они подошли к этой задаче?
У традиционных недемократических режимов, как и любых других форм правления, были свои недостатки. Тем не менее, чего их элитам было несвойственно, так это отождествлять себя с управляемыми, тем самым распределяя свою личную ответственность по всему населению. Но с тех пор, как правителей стал выбирать народ, эти две группы, можно сказать, стали связаны круговой порукой. Неудивительно, что после Французской революции войны постепенно перестают быть делом королей с их частными армиями и становятся делом всего народа. А там, где дело идёт о чести, «месте под солнцем» или даже выживании народа/нации, война непременно скатывается в племенную ненависть к противнику и приобретает тотальный характер. Как писал военный теоретик Евгений Месснер, традиционный военный объект — армия врага — распылился в воюющий народ. А школа или театр — в подходящую цель для бомбёжки.
Итак, я считаю, что понятие коллективной (политической) ответственности обязано массовой политике, втянувшей в решение государственных дел толпы людей, которые ничего в этом не понимают и легко подвергаются манипуляциям. Прежде всего это было выгодно группам, которые приходили к власти путём народного избрания и оставались у власти благодаря народной поддержке. Эти группы со временем обрастали всё более замысловатыми формальными и неформальными связями, которые помогали им управлять экономикой, культурой и общественным мнением. Они и являются правящим классом/номенклатурой. Обладая реальной властью, следовательно, диспропорциональной ответственностью за то, что происходит на подконтрольной им территории, эти люди заинтересованы в том, чтобы приватизировать прибыли и социализировать издержки. Это касается как РФских олигархов и интеллектуалов, так и европейских политиков и групп интересов, которые вместе дружно строили и легитимизировали путинский режим на протяжении десятилетий. Но теперь они «в домике», а виноват во всём люмпен из глубинки, который на митинг не вышел.
Есть, конечно, ещё одна проблема, и она более глубокая, чем отождествление народа и государства. Как правильно, хоть и в шутку, заметил Вахштайн, что проигравшая страна, что несчастный налогоплательщик платит дань победившему их левиафану. Мы не можем не платить налоги тому или иному государству, мы не можем выбирать, за что не платить, мы порой даже не знаем, за что вообще мы платим. Всё за нас решает суверен — отдельный человек или же «голос народа», в хоре которого наш тоненький голосок не слышен. Это заложено в дизайне любого государства или протогосударства: никто не давал согласия ему подчиняться. Сначала было насилие. И дальше тоже будет насилие. История учит нас тому, что победители судят проигравших. В этом смысле все мы немного проигравшие…
