Есть ли что-то важнее человеческой жизни?

В нулевом разделе «ООО аМодерн» предыдущего текста я рассказывал об объектно-ориентированной онтологии Грэма Хармана. Этот философ предлагает взгляд на мир, отличный от стандартного дискурса Модерна. Вместо концентрации на людях и их (властных) отношениях, которой «страдали» все философы Нового времени от Локка до Фуко, Харман совершает жест «радикальной инклюзии». В один ряд с субъектами/людьми Харман ставит объекты: не-человеческие, природные, культурные, вымышленные. Этот подход он называет «плоской онтологией» (flat ontology).

По Харману, человек (или человеческое сознание) не заслуживает привилегий, которыми его наделила эпоха Модерна. Мир устроен по-другому: есть разного рода объекты, и все они изменяют сложившееся положение дел. Это может быть не только 1) активный и сознательный индивид, но и 2) группа людей, связанных общими повадками, правилами поведения, знаниями, ценностями, обязательствами etc.; 3) технологическая или культурная инновация, которая после изобретения и применения (порой совершенно непредсказуемо) изменяет жизнь сообщества и/или среду; 4) природное явление, вызванное или не вызванное деятельностью человека. Наполеон, город Бостон, паровой двигатель, монотеизм, малый ледниковый период — всё это объекты, существующие в едином поле, влияющие на историю. Да, в большинстве случаев действовать продолжают люди, но посредством/с помощью этих объектов или же вопреки им. Именно объекты/вещи делают возможным несметное количество модификаций взаимоотношений между людьми. Это хорошо передаёт цитата социолога Бруно Латура, оказавшего колоссальное влияние на мировоззрение Хармана:

Конечно, каждый согласится, что, к примеру, популярные фестивали необходимы для «обновления социальных связей»; что пропаганда нужна для «подогрева страстей» по поводу «национальных идентичностей»; что традиции «изобретаются»; что компании полезно распространять журнал для «создания круга постоянных клиентов»; что без ценников и штрихкодов было бы очень трудно «рассчитать» цену; что ребёнка вовсе не вредно шлёпать, чтобы он с ранних лет становился «ответственным»; что без тотема членам племени было бы трудно осознать, что все они принадлежат к одному и тому же роду.

Короче, объекты/вещи важны. Умение взаимодействовать с ними и, как следствие, строить сложные общества — это то, что отличает нас от бабуинов, например. Именно поэтому Харман критикует Канта — философа который учил нас, что лишь субъект/человек должен быть целью, но никак не средством. Чего он не говорил об объектах/вещах! В философии Канта (как и всего Нового времени) вещи исключены из области морали. Есть только один этический долг — заботиться об индивидах, которые перед тобой точно в таком же долгу. Несубъекты же, какие бы тёплые чувства мы к ним не испытывали, как бы они нам не помогали, обесцениваются и, таким образом, уравниваются.

В этой «субъектно-ориентированной» установке Нового времени кроется непонимание, сужение, отрицание или даже исключение того, что можно назвать «священным». Гуманистическая этика считает священной только человеческую жизнь. В этой этической рамке институты, традиции и предметы культа имеют второстепенную ценность в лучшем случае. Если же они «нарушают чьи-то права» или просто препятствуют достижению чьего-нибудь счастья, тогда их необходимо реформировать или даже «сбросить с парохода современности». Беда в том, что благодаря тем самым объектам, исключённым из сферы этического, из разрозненных индивидов получается нечто большее — люди, объединённые общими ценностями и историей. Если не знали, слово «религия» происходит от латинского «religare», что значит «связывать, соединять».

Ещё одна слабость философии Нового времени заключается в том, что она не делает качественных различий. Между прочим, этим грешит и Харман со своей ПЛОСКОЙ онтологией. В качестве мысленного эксперимента предлагаю не просто уравнять субъекты и объекты в правах, но и вывернуть наизнанку всю ценностную иерархию Нового времени с человеком в центре внимания. Мы тут не придумаем ничего нового: философы Модерна сделали тоже самое со средневековым мировоззрением, где в центре мироздания находился (вымышленный) ОБЪЕКТ под названием Бог, а в центре города стояло самое высокое и красивое здание — храм. Что если наши секулярно-просвещённые общества всё ещё функционируют похожим образом? Хотя бы иногда?

Война обостряет чувства, отсекает неважное, выводит на чистую воду. Поэтому пример про бомбёжку центра Харькова кажется мне показательным. Более трёх недель рфные войска, не способные занять город, бомбят его с земли и с воздуха. Больше всего достаётся жилым массивам, в частности, самому большому из них — Салтовке. Но несмотря на то, что бóльшая часть людей страдает именно там, ведь они относительно бедны, маломобильны и территориально сконцентрированы, мэр города и простые харьковчане также сокрушаются о разрушенной либо повреждённой исторической архитектуре при меньшем количестве человеческих жертв в тех местах. Конечно, мэр справедливо говорит «мы всё отстроим», «главное — сберечь жизни людей», но в его голосе слышна досада. Ведь эти площади, улицы, парки, скверы, церкви, рынки, даже торговые центры напоминали разным людям о том, что у них общего, были тем, через что те идентифицировались, превращались из независимых индивидуальностей в харьковчан.

Интуитивно, особенно в кризисные времена, мы понимаем, что независимо от цены, которую приходится платить, не все повреждения объектов инфраструктуры соизмеримы. Некоторые места просто западают в сердце, словно по метафизическим законам. Но есть и более неприятные открытия — люди не равны, их жизни не равноценны. Роддом в Мариуполе охраняется хуже, чем Офис президента. Страдания женщин и детей ужасают и деморализуют, но что бы почувствовали украинцы, если бы погиб их Верховный главнокомандующий? Или хотя бы сбежал? Засел в бункер?

Ответ будет контринтуитивным: президент не совсем человек даже с либерально-демократической точки зрения. Он не является равной любой другой статистической единицей, что числится в переписи населения. Есть знаки отличия, особые полномочия, признанная всеми субординация, сообщение с народом при помощи СМИ и социальных сетей, престиж и много других «социально-сконструированных» систем отношений, благодаря которым данная иерархия, являясь очень сложным объектом, способна существовать продолжительное время. А корабля не может быть без капитана.

Данный порядок не освящают старейшины, церковь или верховное божество, однако, некие полузабытые чувства теплятся в сердцах украинцев, в случае чего готовые воспламениться. Во времена экзистенциальной угрозы даже граждане секулярно-демократической страны способны испытать опыт священного. Поглядите, военные и гражданские рискуют и жертвуют собой ради, казалось бы, каких-то там конвенциональных родин, суверенитетов, наций, демократий. Происходит это потому что индивиды начинают чувствовать себя частью чего-то большего, чем каждый по отдельности, даже большего, чем их сумма. Этот надчеловеческий гештальт и есть Украина — объект реальный, цельный и значительный как никогда.